Кольцо «Принцессы» - Страница 58

– Это будет наше брачное ложе, – сказала Агнесса, расстилая его на мшистой земле – играла, как в детстве играют мальчик и девочка, уединившись где-нибудь на сеновале или чердаке. – Смотри, как мягко! А шелк такой приятный на ощупь…

– На брачное ложе нужно стелить тигровую шкуру, – вспомнил Шабанов. – Есть такой обычай на Кавказе…

– Тигровую шкуру?! – встрепенулась она и тут же добавила с сожалением: – Но ее нет, здесь не водятся тигры… Пусть наше ложе будет покрыто парашютом! Я видела, как ты спускался на нем, и еще тогда подумала – вот бы лечь на купол и поваляться!

– Тогда он был наполнен воздухом…

– Хорошо! Сейчас мы его снова наполним!

Ткань под ними вдруг стала вздуваться и, отрываясь от земли, превратилась в упругий шар…

Герман затолкал, забил в НАЗ вытянутый клок шуршащей, будто змеиная шкура, ткани, запнул мешок в дальний угол и снова лег. Эх, снова бы впасть в анабиоз, закрасить, затушевать, заспать все, и очнуться с ясной головой и чистой душой, вернуть не тот утраченный мир, показанный Агнессой, а прежний, земной и реальный…

Он закрыл глаза и лежал так около часа, уговаривая себя спать, потом расстелил постель, разделся и лег под одеяло – должен сработать стереотип поведения; провалявшись еще час, включил телевизор. Раньше этот «ящик» помогал не только от навязчивых мыслей, но и от бессонницы. Шла развлекательная программа, юмор был припошлейший, на уровне живота, когда бьют барабаном по голове или тортом по морде, да еще к этому был приписан заэкранный дурной и беспричинный смех.

Вместо сна вскипало раздражение, однако он заставил себя смотреть и слушать минут двадцать и внезапно почувствовал в себе яростное озлобление незнаемой раньше силы, однако же без всякой истерики. С тем же старческим спокойствием Шабанов открыл окно, аккуратно отключил телевизор от сети, антенны и выбросил на улицу. Там похолодало, сеял мелкий дождик и пробрасывал снежок…

– Дождешься тут лета, как же! – прорычал Герман и захлопнул створки окна.

И вспомнил, что в эту пору наступают черемуховые холода – странное, почти необъяснимое явление природы. Ну почему, почему на зацветающую землю, на белопенные, благоухающие берега Пожни каждый год в одно и то же время наваливается стужа? Не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда расцветает черемуха?!..

– Напиться! – вдруг осенило Германа. – Нажраться, чтоб рога в землю, и придет покой!

Нет, разумеется, – похмелье, головная боль, тошнота, но все это лучше, все иного порядка, иного качества… Он помнил, что в доме нет ни капли спиртного, и потому, наскоро обрядившись в спортивный костюм, набросил летную куртку и выскочил на улицу. Ночных магазинов в военном городке не существовало по известным причинам, однако у прапорщика Сучкова в гараже существовал подпольный, и по этой причине ему приходилось ночевать в собственном «жигуленке» – зимой и летом в железном, неотапливаемом боксе. Шабанов пробежал дворами, напрямую, молясь по пути, чтобы Сучков (ударение делали на первый слог) не упылил в Читу за товаром.

Не упылил, оказался на месте и открыл после условленного стука.

– Дай бутылку, – Герман протянул деньги.

– Бери две, – сказал прапорщик, считая купюры в полной темноте – знал их на ощупь. – Все равно два раза бегать…

– Давай три.

Сучков подал водку – чистый, суровый самопал собственного приготовления: слитый из противообледенительных систем спирт разводился водой тут же, в гараже, разливался по бутылкам и закупоривался, как на заводе.

– А девочку, м-м? Есть две, на выбор.

– Это идея! Давай без выбора.

– До утра полштуки наших. И бабульки вперед.

В черных недрах бокса послышался шлепок закрываемой автомобильной двери. Шабанов отдал деньги и, не дожидаясь, когда путана выберется из гаража, пошел вперед, распихивая бутылки по карманам, а одну оставил в руках, как гранату – словно на амбразуру лез.

Она догнала уже возле домов, что-то доедала на ходу.

– Привет! Меня зовут Анжелика.

– Ладно, – обронил он, даже не замедлив шаг. – Пусть будет так. Давай выпьем из горла?

– А что, мы никуда не пойдем? Прямо здесь…

– Нет, пойдем. Выпить хочется.

Он отвинтил крышку и сделал три больших глотка. «Ночная бабочка» подала ему остатки бутерброда с колбасой.

– Закуси. – Отпила глоток. – Мне много нельзя.

Шабанов сжевал закуску с отвращением, словно комок грязи, однако не стошнило – значит, уже начался процесс адаптации.

Когда подошли к дому, Анжелика чего-то испугалась.

– Ты здесь живешь?

– Живу, пошли, – бросил он, открывая дверь подъезда. – Что, пхашароп?

– Как?.. Не знаю… Что значит…

– Пхашароп значит только пхашароп и ничего больше.

– Здесь опасно. Сучков запретил, – она вроде бы даже попятилась, – командирский дом, если увидят…

– Деньги заплачены, вперед!

На лестничной площадке, пока он отпирал дверь, она откровенно рассматривала его и, прежде чем переступить порог, спросила осторожно:

– Ты не садист? Нет?

– Что, похож? – Герман втолкнул ее в квартиру. – Иди, не бойся.

Анжелика сняла плащик и точно пошла к двери ванной комнаты – знала расположение командирских квартир, однако Шабанов остановил.

– На кухню шагом марш. Пить будем.

– Ты алкоголик? Или кто?

– Пришелец с того света. Меня уже искать бросили, похоронили, а я явился. – Он выставил два стакана, хладнокровно вытащил из «малямбы» и отбросил в сторону парашют, достал оставшиеся банки и упаковки с продуктами.

– Это заметно… До утра меня взял?

– Как получится, давай пей.